Четырнадцати лет определили его в военную службу; он служил тихо, исправно, терпел постоянно нужду, был во многих сражениях и получил несколько
легких ран; он не имел никаких знаков отличия, хотя формулярный список его был так длинен и красноречив, что, кажется, должно бы его обвешать всякими орденами.
Весь день и всю ночь до рассвета вспыхивала землянка огнями выстрелов, трещала, как сырой хворост на огне. Стреляли из землянки и залпами и в одиночку, на страшный выбор: уже много было убитых и раненых, и сам пристав, командовавший отрядом, получил
легкую рану в плечо. Залпами и в одиночку стреляли и в землянку, и все казалось, что промахиваются, и нельзя было понять, сколько там людей. Потом, на рассвете, сразу все смолкло в землянке и долго молчало, не отвечая ни на выстрелы, ни на предложение сдаться.
Неточные совпадения
— Если бы он был со мной — я была бы сильнее, не имела бы
раны в сердце, которая всегда болит. И даже если бы он умер — мне
легче было бы…
Еще страдая от недавних
ран, он не захотел надеть ни зерцала, ни бахтерцов, хотя они и считались самою надежною броней, но предпочел им
легкую кольчугу.
И действительно добрался. Ломова судили, и хоть
рана оказалась самым
легким поколом, но намерение было очевидное. Преступнику набавили рабочего сроку и провели сквозь тысячу. Майор был совершенно доволен…
Когда Федосей, пройдя через сени, вступил в баню, то остановился пораженный смутным сожалением; его дикое и грубое сердце сжалось при виде таких прелестей и такого страдания: на полу сидела, или лучше сказать, лежала Ольга, преклонив голову на нижнюю ступень полкá и поддерживая ее правою рукою; ее небесные очи, полузакрытые длинными шелковыми ресницами, были неподвижны, как очи мертвой, полны этой мрачной и таинственной поэзии, которую так нестройно, так обильно изливают взоры безумных; можно было тотчас заметить, что с давних пор ни одна алмазная слеза не прокатилась под этими атласными веками, окруженными
легкой коришневатой тенью: все ее слезы превратились в яд, который неумолимо грыз ее сердце; ржавчина грызет железо, а сердце 18-летней девушки так мягко, так нежно, так чисто, что каждое дыхание досады туманит его как стекло, каждое прикосновение судьбы оставляет на нем глубокие следы, как бедный пешеход оставляет свой след на золотистом дне ручья; ручей — это надежда; покуда она светла и жива, то в несколько мгновений следы изглажены; но если однажды надежда испарилась, вода утекла… то кому нужда до этих ничтожных следов, до этих незримых
ран, покрытых одеждою приличий.
—
Рану получил…
Легкие, значит, пострадали… ну, тут еще простудился, сделался жар… ну, и прочее. А запасной экономии нет: без запасной экономии, вы сами знаете, человеку невозможно.
Пётр. Разве человеку
легче, если ты польёшь уксусу на
рану его?
— Да-с… Свидетельства, конечно, я не мог ему не дать, но не преминул посоветовать ему обратиться к вам… Вы сойдитесь с ним как-нибудь… Побои
легкие, но, рассуждая неофициально,
рана головы, проникающая до черепа, штука серьезная… Нередки случаи, когда, по-видимому, самая пустая
рана головы, отнесенная к
легким побоям, оканчивалась омертвением костей черепа и, стало быть, путешествием ad patres [к праотцам (лат.).].
Но
рана оказалась, к несчастью для него,
легкой.
Рана была
легкая, но могла быть смертельна, если б он ударился о тумбу полувершком ближе к виску.
Но время залечивает всякие
раны. Залечило оно и сердечную
рану Салтыкова, он снова вошел в колею московской жизни, и даже, как это ни странно, почувствовал, что с его сердца спала какая-то тяжесть, и ему
легче стало дышать и жить.
— Самое скверное поранение это — рикошетом, — сказал мне офицер, — контузия-то пустяки… Я говорю о
ранах… Они ужасны. Я сам видел два поранения… Одного ранило в грудь и кусок
лёгкого вылетел через спину… У другого сорвало кусок черепа, казаки подхватили его и повезли на перевязочный пункт на двух лошадях рядом, но, увы, не довезли живого, от сотрясения у него выпал мозг.
Он не считал нужным дать хоть малейшее объяснение своему поступку, выразить хотя бы в шутливой форме раскаяние, хотя бы слегка извиниться, и то, что можно было поправить мигом, становилось все непоправимее и непоправимее,
легкая царапина, от которой через два-три дня не осталось бы и следа, мало-помалу обратилась в зияющую
рану, которая даже при излечении обещала на всю жизнь оставить глубокий шрам.
— И я столько примеров знаю, что
рана осколком (в газетах сказано гранатой), бывает или смертельна сейчас же, или напротив очень
легкая, — говорил Николай. — Надо надеяться на лучшее, и я уверен…